ГРОЗНЫЙ, 1995 Рассказ бойца разведроты 136 ОМСБр

История этой фотографии началась в
 феврале 1995 года, на ней мы все молодые,
 дерзкие и весёлые,

опьянённые войной. Я решил написать эту историю для моих братов из моей родной разведроты, чтобы новое поколение разведчиков не забывало тех, кто был «первыми» и чей горький боевой опыт, заработанный потом, ссадинами и кровью не канул в небытие и мы больше не наступали на старые грабли. Вам, молодым, дерзким и весёлым!!!

ПРИКАЗ ОСТАНОВИТЬСЯ СВОЕЙ МАШИНЕ ЭТОТ ПАРЕНЬ НЕ ПОЛУЧИЛ...

Из воспоминаний солдата 324 МСП Сергея Елесеева о бое за посёлок Гикаловский 4 февраля 1995

"В тот день погибло несколько десятков человек, в основном танкисты, разведчики и ребята из взвода

химзащиты. 3-го февраля, после полудня наш танковый батальон занял перекресток дорог Ростов – Баку и Грозный – Дуба-Юрт в районе племенного хоз-ва Гикаловский. к перекрестку удалось прорваться только танкбату, разведроте, минометчикам и 3 батальону пехоты. Ночью, однако, пехоту оттянули для прикрытия направления на Урус-Мартан и наш батальон остался посреди поля без прикрытия. Ранним утром 4-го февраля наши позиции атаковали, мы потеряли безвозвратно 4 танка, всего было выведено из строя (подбито) 9 машин из 29. Погибло 50 парней, 152 было ранено. Бой продолжался в общем-то недолго, сейчас трудно вспомнить сколько, но субъективно время сильно растянулось, и уже когда затихал, наконец-то подтянулась пехота. Мимо меня пронеслись следом одна за другой 3 машины (БМП). Две из которых проехав несколько десятков метров встали, а одна продолжила движение и вскоре была подбита. Как потом выяснилось, командовал взводом пехоты молодой лейтенант, только что окончивший какой-то институт, и призванный служить срочку на 2 года офицером, мы таких называли "пиджак". Альтернативой для него было служить 1 год солдатом. Можешь себе представить глубину его стратегических познаний!? Короче, он прокричал в тангенту приказ прекратить движение для трёх машин находившихся в его подчинении, называя их по номерам. Сделал всё правильно, вот только беда - перепутал номер третьей машины. Я уже после войны пересекался с парнем, командиром той БМП, вот он мне и рассказал это. Дальше просто. Приказ остановиться для своей машины этот парень не получил, поэтому продолжили движение дальше, и проехав метров 100-200 они были подбиты из гранатомёта несколькими выстрелами. Водитель погиб сразу. Машина съехала в неглубокий арык, остальные кто раненый, кто целый стали выскакивать, пытаясь разобраться в обстановке. Попали под автоматный огонь, и разрывы гранат из подствольных грантомётов. Почти все получили ранения различной тяжести. командир БМПэшки был тяжело ранен в ногу,потерял много крови, мой земляк из Нерюнгри (правда я не знал его даже), Казанцев его фамилия, был ранен в живот и умер по дороге в госпиталь. Ещё три дня мы были в окружении, теряя каждый день по несколько человек. Вот такая была история."

"Пиджака" звали Руслан Кряженков. 

ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ГЛАЗАМИ КОМАНДИРА ТАНКОВОГО ВЗВОДА Часть 2

ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ГЛАЗАМИ КОМАНДИРА ТАНКОВОГО ВЗВОДА
Часть 2

Воюем…

Всех обстоятельств первого дня я не помню. Бой то разгорался с новой силой, то утихал, и так до вечера. Начало темнеть, доставили боеприпасы на двух МТ-ЛБ с боевым охранением, пополнили боекомплект и наложили снарядов на бруствер окопа. Помню, что выгрузил снаряды (не все, конечно) из танка с тралом, что пришел с колонной снабжения, там был мой друг (в общаге вместе жили) Эдик Колесников (ЧВТКУ 1994 г.в.) – командир взвода 1-й ТР. Эдик дал несколько глотков браги из своей фляги, и, пока совсем не стемнело, они ушли обратно к Бачиюрту.
Опять усилился огонь, видимо, засекли движение. Он продолжался, пока совсем не стемнело. Я сменил наводчика, включил ночник ТПН 1-49, днем-то видимость не очень, а ночью – максимум 200-300 метров. Так, постреливали для профилактики из ПКТ, духи – тоже. Помню, что сон снился в зеленом цвете (уснул прямо за прицелом), проснулся от того, что кто-то долбил в люк. Экипаж сожженной БМП поселился у нас на трансмиссии, просили не спать. Меня сменил наводчик. Несколько раз стучали, просили танк завести: холодно… Мы менялись с 438-м танком (командир Павел Захаров) – то он наблюдает, то мы. Вот так закончился первый день. Описывал его так подробно, потому что это, по существу, был первый мой серьезный бой.
Дальше четыре дня слились у меня просто в череду событий. Усилился минометный огонь, начались первые пуски ПТУР, велся огонь из АГС, наводчик срезал духа из ПКТ. Я грохнул двоих ОФСом: сами «прощелкали» – утром был туман, потом, внезапно, видимость улучшилась примерно до 1500 м. Стоят, куда-то вниз смотрят под ноги, ну я и шарахнул.
Пуски ПТУР были по танку первой роты, но неточно. Причину не знаю, пусков было несколько, ракеты попадали то в бруствер, то пролетали над башней – это во второй день. Потери были, по-моему «трехсотые». Самые большие потери принес третий день. Был уничтожен наш минометный расчет – прямое попадание 120-мм минометной мины в капонир. Итог: пятеро «груз-200» вместе с комвзвода, еще несколько человек получили ранения, один скончался по пути в Ханкалу. Прапорщик, связист с КШМки, сидел на броне (зачем?), две гранаты ВОГ-17 (от АГС) разорвались на ребристом листе МТО, осколок попал ему в глаз. Перед эвакуацией успел с ним поговорить. Он спросил, что у него с глазом (медик меня предупредил, чтобы я не говорил), я ему говорю, мол, не видно, повязка. Он просил отомстить. Мы с ним вместе ехали в Чечню в поезде в одном купе, бухали. Серега зовут, фамилию, к сожалению, не помню. Думаю, отомстил…
Кроме того, в этот же день по моему танку очень плотно работал миномет. Разрывы ложились рядом, пришлось маневрировать. Спасибо ротному (Валера Чернов), подсказал, куда лучше встать. Кроме этого, опять было несколько пусков ПТУР, опять по танку 1-й роты и опять мимо (думаю, ему надо было позицию сменить). Боевикам надо отдать должное, особенно их минометчикам – метко стреляли, чего, впрочем, не скажешь об операторе ПТУР.
Правда, я так и не смог его засечь. По проводам определил примерное направление. Конечно, если это были 9М113, то на дальности 3500-4000 его можно было засечь только в момент пуска. Думаю, именно в третий день произошел перелом, нам удалось выдавить духов на дальние позиции – 1300 метров, отжать концы подковы, которой они нас охватывали. Впрочем, левый фланг очистили уже к концу первого дня, только в первый день они в белых маскхалатах пытались приблизиться.
На четвертый день (или к концу третьего) подтянули три штуки 2С3 («Акация») из Ханкалы, и они довольно точно открыли огонь. Я сразу почувствовал разницу между калибрами 122 и 152 мм – эффективность в разы выше (на мой взгляд), даже думаю, что духи отошли именно поэтому. Обнаружил на дальности 3600 метров трех боевиков, спускались по склону (уходили в горы) со стороны Новогрозненского, взял упреждение, скорее интуитивно. Показалось, что накрыл, оценить результаты с такой дальности в прицел 1А40 довольно сложно, выглядели черточками. В этот же день было еще несколько пусков (3-4) ПТУР и, наконец, попали в танк 1-й роты в левую сторону башни прямо в направляющие системы «Туча». Результат – покорежены направляющие, разбита головка ночного прицела, наводчик и командир контужены, но больше – ничего. Нет даже следов кумулятивной струи! Получается, ПТУР попал, струя нет? Когда говорят, что на войне чего только не бывает, не врут…
На пятый день ничего особенного не происходило: мы стреляли, они стреляли, пусков ПТУР больше не было, хотя танк остался на том же месте. Прилетело несколько мин, вроде работал АГС, потерь, кажется, больше не было. Вечером из под Новогрозненского пришла МСР с танковым взводом – 10 БМП-2 и три Т-72Б1 со средствами усиления: два «Василька», еще что-то из 131-й (Майкопской) бригады. Начали долбить: артиллерией, «Васильками», 120-мм минометами, из пушек 2А42 (порадовали на фоне «Грома»). Весь шестой день долбили, утром они еще огрызались из стрелковки, потом, наверное, ушли. Высоту заняла МСР 131-й бригады.
На седьмой день приехали ВВ-шники на двух БТР-80 – чистые такие, экипированные. Валера Чернов мне говорит: «Подойди!» – подхожу, он на БТРе с ВВшным подполковником разговаривает. Мне подполковник говорит: «Мои сейчас в Центорой пойдут, прикрой с высоты, только сам. Мне твой ротный про тебя рассказал». Думаю: «Чего Валера там наплел?» Говорю: «А зачем в Центорой-то?» Он говорит, серьезно так: «Прочесать надо, посмотреть, нет ли боевиков. Не подведи». А там наша пехота уже, наверное, сутки трется, матрасы да одеяла тырят.
Смешно стало, подогнал танк, сел за наводчика, включил систему, вошел в связь. Они одним БТРом с десантом туда поперли, а у меня прицел запотел, да так, что вообще ничего не видно. Меня подполковник спрашивает, а я ответить не могу, у меня припадок смеха, даже не знаю, почему. Кое-как взял себя в руки, переключился на нашу частоту, говорю Косте Дерюгину (номер танка 431): «Поставь танк рядом с моим».
Короче, они, не спешиваясь, проехали по селу, по центральной улице, и приехали обратно. Поблагодарили и уехали. Вечером слушаем интерволну через радиостанцию, настраивали приемник на свою частоту, приемопередатчик на частоту интерволны (кстати, наблюдение: если настраиваешь приемник, он ловит хуже, чем приемопередатчик, позже, когда работал авианаводчиком в составе колонны снабжения полка, замечал, что если работаешь с вертушками с приемопередатчика, а с колонной с приемника, то стоит колонне растянуться, то головных машин уже не слышно). Так вот: в новостях говорят – сегодня внутренние войска после тяжелых боев заняли населенный пункт Центорой. Ничего против ВВ не имею и понимаю, что сейчас они тащат основную лямку на Северном Кавказе, но тогда… может кто-нибудь, еще награды за это получил? Но это на их совести.
А про прицел – думаю, что случилось? Выкрутил патрон осушки, сказал наводчику, чтобы силикагель просушил, посмотрел на головку прицела, оказывается, осколок или пуля попала в самый низ и разбила стекло, правда, видно в него было довольно неплохо, просто, видимо, герметичность потерял.
Кроме того, был посечен осколками ветровой щиток КТ и имелась вмятина от пули в одной из направляющих системы «Туча». Других повреждений на танке не было, только после детонации боекомплекта БМП-1 (о чем писал выше) весь танк был какой-то «копченый», в мелком мусоре (кусочки пластин от аккумуляторов, пули, вылетевшие из гильз, еще что-то). Кроме того, на второй или третий день боев я лишился АК-74С: он свалился с брони, и мы по нему проехали. Пришлось бросить его в ЗИП, а затвор отдать пехоте – у кого-то из них на затворе сломался боевой уступ.
Операция закончилась примерно через 2-3 недели, простояли на этом месте еще несколько дней, потом отошли к Бачиюрту, там простояли несколько дней на господствующей высоте. Вроде шманали Бачиюрт, хотя, скорее, договорились с администрацией или старейшинами: те сдали несколько автоматов. Потом то же самое в Маиртупе, потом в Курчалое. Где-то в начале апреля рейдовый отряд вернулся в базовый лагерь полка.

Выводы

Поскольку мы прожили в танках около 2 месяцев, позволю себе дать некоторые рекомендации.
1) Если это холодное время года, а обогреватель боевого отделения, мягко говоря, «не соответствует», по крайней мере, на танках Т-72 – можно сделать «кишку» из брезента. Просто отрезать длинную полосу (примерно 3 м длиной) и сшить проволокой с таким расчетом, чтобы получилась «труба» диаметром примерно 60-70 см. Одним концом закрепить на жалюзи, а другой конец направить в люк командира и закрепить проволокой, но так, чтобы можно было быстро откинуть. Очень эффективно прогревает боевое отделение и даже отделение управления. Можно пользоваться как на марше, так и на месте (прогреваешь и закрываешь люки), некоторое время вполне комфортно.
2) Спать удобнее всего на месте механика-водителя, хотя, мне было вполне удобно и на месте командира. Для этого надо снять ограждение пушки (я как снял, так больше и не ставил) и все крепления немеханизированной укладки, сидение командира. Матрац стандартный армейский положить на полик, края матраца загнуть по краям (справа, слева) – места конечно мало, но мне удавалось лечь в полный рост на живот, ногами к ПКТ. Мои габариты: рост 170 см, вес 65 кг.
3) По боевому применению. Иногда необходимо иметь в боекомплекте как осколочные снаряды, так и фугасные, можно заранее часть переключить на фугас и записать как БКС (кумулятивный). Только надо помнить, что после заряжания надо переключить баллистику обратно на ОФС, если нет БКСов. Впрочем, мы их и не брали, возил один БОПС в АЗ и один в ЗИПе все время, на всякий случай, ходили слухи, что у духов танк появился, но никто его не видел.
4) По приборам наблюдения. Все время не хватало обзорности, хотелось вылезти и посмотреть. Если при действиях в горах это более или менее терпимо, то в движении и в городе становится почти критическим. При наличии навыков, наблюдать, конечно, можно, но считаю, что командиру необходим панорамный прицел с адекватным ночным каналом.
По ночникам Т-72Б1. Не выдерживают никакой критики, можно констатировать только то, что они есть. Именно наличие ночных прицелов, на мой взгляд, останавливало противника от активных действий ночью. Это касается и прицела наводчика и прибора наблюдения командира. Ночник мехвода можно оценить удовлетворительно, по крайней мере, танк вести можно. За все время не обнаружил ни одной цели ночью, хотя наблюдал довольно часто и долго.
5) По вооружению. Пулемет ПКТ надежный, только надо вовремя чистить. Отказов и задержек не было за все время пребывания в Чеченской республике. Были в училище обрывы гильзы и отказ электроспусков, но это, как мне кажется, было связано с состоянием самих пулеметов. На мой взгляд, ПКТ эффективен до дальности 600 м, максимум до 800 м, дальше лучше работать из пушки (это в боевых условиях). К слову, все уничтоженные из ПКТ боевики находились на дальностях до 500 м.
Пушка довольно точная, надежная, мощность ОФС достаточна, но высокая начальная скорость и настильность траектории зачастую не давала возможности уничтожить цель, находящуюся за бруствером. Боевики очень часто (и это не только мое наблюдение) выносили бруствер метров на десять вперед, то есть, попадаешь либо в бруствер, либо выше. Система дистанционного подрыва снаряда решила бы проблему (на Т-90 это реализовано в виде системы «Айнет», но насколько она эффективна – не знаю). А так приходилось стрелять либо в крону дерева (если есть поблизости от позиций боевиков), либо в опору линий электропередачи (но это попасть надо).
Пулемет НСВТ – довольно надежный, хотя один отказ был (описан выше), точен при стрельбе короткими очередями. Нужен пуленепробиваемый щиток, как на последних модификациях американского «Абрамса». Мне кажется, это эффективней, чем дистанционно управляемая ЗПУ, как на Т-80У и Т-90, но это мое личное мнение.

ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ГЛАЗАМИ КОМАНДИРА ТАНКОВОГО ВЗВОДА

ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ГЛАЗАМИ КОМАНДИРА ТАНКОВОГО ВЗВОДА
Часть 1

Как все для меня начиналось

• 

Начну сначала, опущу все подробности того, как попал в Чеченскую республику, напишу лишь, что был направлен в командировку из 239 гв. танкового полка 15-й гв. танковой дивизии (Чебаркуль), в которой занимал должность командира танкового взвода, соответственно, на аналогичную должность в танковый батальон 276-го мотострелкового полка. Это было в начале 1996 года. Выехали мы на Старый Новый год, по-моему, на поезде Челябинск–Минеральные Воды. Ну, понятное дело, бухали всю дорогу… Из Минвод электричкой до Моздока, в Моздоке просидели 3 дня (не было погоды), – тут я первый раз ощутил, что такое палатка без утеплителя и буржуйка. Наконец, то ли 18-го, то ли 19-го января транспортным вертолетом Ми-26 с группой бойцов, следовавшей, видимо, на пополнение 205 МСБр (точно не помню), перелетели в Ханкалу. Бойцов высадили в Северном. Наша группа офицеров и прапорщиков состояла человек из двадцати, включая замполита 239-го гв. танкового полка подполковника Козлова, следовавшего на аналогичную должность в 276-й МСП, но не все ехали в 276-й, часть – в 324-й МСП, тоже уральский.
В Ханкале сказали, что вертолета до утра не будет, и придется ночевать здесь, хорошо, что «направленец» (человек, который занимается пополнением, встречей офицеров, следовавших на замену, который прикомандирован к штабу группировки) оказался моим однокашником, точнее, вообще был у меня в училище ЗКВ. Олег Касков (впоследствии Герой России) приютил меня, провел как-то в штаб группировки, в комнату «направленцев». В училище (Челябинское ВТКУ) у нас с ним были неплохие отношения, часто отдыхали вместе на 3-4 курсах.

На утро вертолетом Ми-8 я прибыл в расположение 276-го МСП, он тогда дислоцировался в районе н.п. Автуры и Курчалой, примерно между ними. Распределили в 3-ю танковую роту на должность командира 1-го танкового взвода. Командиром ТР был капитан Валерий Чернов, который прибыл из Челябинского ВТКУ с должности командира курсантского взвода, я командовал 1 взводом, л-т Олег Касков (в командировке в Ханкале) – вторым. Лейтенант Влад [........], тоже выпускник нашего училища, но на год старше, командовал 3-м танковым взводом. К моменту моего прибытия Влад, Олег и комроты Валера Чернов пробыли в Чечне примерно 1-1,5 месяца и пока еще не воевали. Влад ходил авианаводчиком с колонной снабжения полка (позднее я его сменил в этой роли). Мы первые, кто приехал на 6 месяцев официально, раньше ротация была через 3 месяца, но, бывало, и 4, и 5 и даже больше торчали.
Я сменил Серегу Битюкова, он тоже был командиром взвода курсантов в ЧВТКУ, старший лейтенант. Помню, отдал мне разгрузку и дополнительные магазины к АК и спросил: «Ты танк с «крючка» заводить умеешь?». Я говорю: «умею» (мне на стажировке в Елани показали). «Значит, – говорит, – толковый». И дал мне еще ключ для взрывателя ОФС, а потом и личный гильзоизвлекатель для ПКТ. Он вообще грамотный парень, все мне показал, все объяснил, мы с ним на танке по всем блокпостам полка (в пределах расположения) прокатились, я довольно быстро сориентировался в полку. Кстати, на одном из магазинов его АК было написано: «Любимому Джохарке от Сереги Битюкова».
Матчасть
Танки в батальоне – Т-72Б1. Примерно половина из них были довольно старые машины еще с первого Грозного. В 1-й танковой роте многие без бортовых экранов, командир роты Олег (фамилию, к сожалению, не помню). Во 2-й ТР, где командиром был Самойленко Александр, – там старых и новых танков примерно пополам. З-я ТР была полностью укомплектована свежими машинами с базы хранения 1985 года выпуска. Примерно за месяц до моего появления их в полк пригнали, с ЗИПом проблем особых не было – в общем, повезло мне. Точное количество машин в батальоне не помню, что-то около 25. Полк был неполным, было 2 МСБ (БМП-1), ТБ (Т-72Б1), АДН (2C1), ЗДН (несколько «Шилок»), ну и роты.
Примерно через две недели началась операция, которая впоследствии, получила название «Новогрозненской». От нашей роты требовались в сводный отряд 276-го МСП 2 офицера – командир роты и командир взвода. Поехали Валерий Чернов и я, а также 4 танка, в том числе танк комроты, 2-го взвода (моего), и танк 3-го взвода с каковым минным тралом. Я был назначен в ГПЗ (головная походная застава), впереди шел танк с тралом (он же дозорный), потом еще 2 танка и БМП, затем – основные силы рейдового отряда (точный состав не помню, около 20 БМП и 10 танков, ИМР-2, БТС, топливозаправщики на базе КРАЗа, машины с боеприпасами).
Двигались днем, на ночь занимали круговую оборону, выставляли охранение. Примерный маршрут: Курчалой – Маиртуп – Бачиюрт. При подходе к н.п. Маиртуп подорвалась на фугасе БМП 166-й МСБр. Их колона двигалась навстречу нашей колонне, я не доехал до места подрыва около 200 метров. Увидел шапку взрыва и приказал остановиться дозорному танку, потом увидел на окраине «зеленки» бронетехнику, доложил и дал зеленую ракету, что означало «свои войска», получив в ответ такую же, продолжил движение. Увидел подорванную машину, она лежала на своей оторванной башне, в днище дыра около 3 кв.м почти от борта до борта. Вокруг лежали бойцы, им оказывали помощь. Сильно ребят поломало, у одного были выбиты глаза (уже наложили повязку) и к ноге в качестве шины примотан автомат, его сильно трясло, место вокруг представляло из себя смесь грязи, масла, крови, патронов и какого-то мусора.
Эта картина четко отпечаталась в мозгу, ведь это были первые увиденные мной боевые потери, наверное, с этого момента я понял, война – это жесть…

Первый бой

Первый огневой контакт произошел у н.п. Бачиюрт, немного выше села. Мы закрепились в МТС или какой-то ферме, вырыли окопы. Спасибо саперам – помогли: за весь рейд ни разу не откидывал лопату. С нами были ИМР (инженерная машина) и БТС, окопы для танков и БМП копали они, впрочем, частично окопы там были, видимо, с предыдущих боев. Их проверили саперы на предмет наличия мин.
В общем, только встали, еще продолжались инженерные работы, как в метрах 100-150 от опорного пункта разорвался дымовой снаряд или 120-мм минометная мина. Помню, что комбат спросил арткорректировщика, он ли вызывал огонь, тот сказал, что нет. Последовала команда «к бою!», и все заняли свои места. Как оказалось, вовремя – тут же последовали два разрыва в расположении сводного отряда. Потерь не было, и все дружно куда-то постреляли, мой танк в том числе. Не знаю… Цели я не видел, не помню, кто давал целеуказание, но сказали, что видели вспышки за холмом. Определился, где, и долбанул 2 раза ОФСом в крону дерева с расстояния примерно 1200 метров. Оба снаряда разорвались в кронах деревьев, выбрал самые густые… короче, по нам больше не стреляли. На следующий день пришел мулла и кто-то из администрации Бачиюрта – просили не стрелять по деревне и еще что-то. Насколько я понял, договориться не удалось, поскольку на дорогу Бачиюрт– Новогрозненское, которое находилось в 300 метрах (может чуть больше) от опорного пункта (мой танк и танк моего взвода стояли фронтом к дороге), вышла толпа преимущественно женщин и скандировала что-то типа «вывода войск».
Не знаю, есть смысл описывать все эти психологические мероприятия, просто, на мой взгляд, они нас задержали, а, может быть, просто не было приказа. Хотя дорога простреливалась и ночью, естественно, по толпе никто не стрелял. Вечером они исчезали, днем мы выставляли блок-пост на дороге. Честно говоря, я не помню, когда нас второй раз обстреляли – до или после прихода муллы, но это произошло, по-моему, на следующий день. Группа офицеров – я, Валера Чернов, комбат МСБ, еще кто-то – стояла за бруствером (по периметру, оборона круговая), внезапно я понял, что мы под огнем.
Мы были обстреляны группой боевиков численностью примерно 15-20 человек. Огонь из стрелкового оружия они открыли со стороны дороги немного левее от простреливаемого участка, с небольшой высоты, которая господствовала над опорным пунктом. Мы среагировали довольно быстро, помню, что я побежал к своему танку. Пока бежал, думал, включена ли «масса», и какое место занять. Снаряда в стволе не было, и открыть огонь из пушки оперативно я бы не смог, поэтому решил занять свое штатное место, нырнул в люк, расстопорил ЗПУ, развернул. Пулемет был взведен. Прицелился (видел вспышки выстрелов) и нажал на спуск. Выстрелов не последовало. Взвел еще раз, опять тишина. Мне тогда казалось, что я все делаю непростительно медленно… Схватил автомат, который лежал на броне, и открыл огонь, выпустил «спарку». Попробовал еще раз разобраться с «Утесом», помню, вставил один патрон, и он выстрелил одиночным, затем вставил ленту, и он заработал. До сих пор не знаю, что было с НСВТ… Потом неоднократно проверял, он больше не отказывал, может его не надо взводить заранее?
Короче, пока я ковырялся, подоспели наводчик и механик-водитель (они занимались обустройством землянки), запустили танк, открыли огонь из пушки и спаренного пулемета. На мой взгляд, как только танки открыли огонь, боевики сразу отошли, и я не уверен, достали мы кого-нибудь или нет. Стреляли мы снизу вверх по гребню сопки, правда, сразу за сопкой (на обратном скате) находилась «зеленка», и ее верх просматривался. Я посоветовал наводчику бить по зеленке, несколько снарядов он положил вполне удачно (Саня Эбель). В общем, потом ходила разведка (разведвзвод МСБ), сказали, что уходило человек 15-20, и кого-то или что-то тащили, насколько я понял, определили по следам.
Второй танк моего взвода открыл огонь одновременно с моим, он находился правее. Основной ошибкой было то, что не назначили дежурных огневых средств, все занялись обустройством… Потерь с нашей стороны не было, бой длился примерно 20 минут, время не засекал, а по внутренним часам в такой обстановке не сориентируешься.
Двигаемся дальше
Примерно дня через 3 мы получили приказ двигаться дальше в направлении н.п. Алерой и Центорой (правда, позже я узнал, что Центорой вовсе не так называется, другое название я не помню, поэтому буду называть Центорой). Эти два населенных пункта составляли между собой практически единое целое. Мы пересекли дорогу Бачиюрт–Новогрозненское, оставив блок-пост на ферме, так что Бачиюрт находился на правом фланге, а Новогрозненское где-то слева (прямой видимости не было). Был сильный туман, в эфире появились первые сведения о противнике, кто-то доложил, что несколько человек перебежало дорогу, по которой мы двигались. Так начался поистине самый долгий день в моей жизни…
Я действовал в ГПЗ, и, должно быть, туман и отсутствие у меня опыта (6-7 месяцев после училища и меньше месяца в районе боевых действий) сыграли свою роль. Я ошибся и встал на высоту, с которой просматривался Центорой, но не видно было Алероя. Меня вызвал комбат МСБ, кстати, они сами не сразу поняли, что ошиблись.
Короче, выяснили, что не туда встали, надо было двигаться на соседнюю высоту, примерно в 1300 метрах. Для этого надо было спуститься в лощину между высотами, а место, на которое мы встали, до этого занимало какое то подразделение ВВ, я так понял, еще летом 1995 года. Окопы для бронетехники были, БТС выкопал еще несколько, пехота тоже начала закапываться. Я шел от КШМки к танку и пялился в карту, в этот момент по нам был открыт огонь, как мне тогда показалось, со всех сторон. До танка было примерно 50 метров, и я рванул… Помню, что бежал практически на четвереньках, помню фонтанчики от пуль перед лицом, а как оказался в танке – не помню. Сразу понять, откуда ведется огонь, я в тумане не смог, видимо, место было пристреляно. Приказал наводчику стрелять по соседней высоте (как раз по той, которую мы по замыслу должны были занять). Почти сразу доложил командир другого танка: «вижу духа». Говорю: «Мочи! Не докладывай!» Он был на другой стороне круговой обороны, давать целеуказание я ему не мог, да там и ротный был.
Их танки были расположены примерно в 70 метрах друг от друга и повернуты ко мне кормой, а выше по склону стоял танк 1-й роты почти параллельно моему танку, только немного выдвинут вперед. Ниже стоял танк с тралом перпендикулярно к моему танку и еще 9 БМП-1, КШМ, БТС, и пара МТ-ЛБ минометчиков и медиков, 131 человек л/с вместе с экипажами: все это по периметру.
Огонь по нам велся из стрелкового оружия, гранатометов, минометов. Пусков ПТУР в первый день не видел, видимо, не пускали из-за плохой видимости. Почти сразу появились «трехсотые» (услышал по связи), потом услышал, что горит БМП. Сразу за кормой моего танка стояла БМП, в 10-15 метрах, окоп ей выкопать не успели. Развернул командирскую башенку и увидел, что БМП горит, из задних дверей поднимаются языки пламени. Мой мехвод (Сергей Буза) говорит мне: «командир, может закроем от огня «беху»?» Говорю: «Давай, только не понятно как прикрыть от огня противника – огонь-то велся с трех сторон». В общем, прикрыли, долго объяснять…
Только встали в окоп, как сдетонировал боекомплект у БМП. Взрыв был такой силы, что одна из дверей врезала по бочкам танку ротного (пустые были), башню вместе с верхним листом корпуса покорежило и отбросило на несколько метров, борта слегка разошлись. Да и нам с наводчиком досталось – весь день тошнило. Люки были приоткрыты (на торсионах болтались), встали на стопор. Потом загорелся МТ-ЛБ минометчиков с минами, его столкнули БТСом с высоты, в том месте был довольно крутой спуск метров 200, он докатился до самого низа, погорел, подымил и потух.
Примерно к середине дня туман начал рассеиваться, прилетела пара вертолетов Ми-24, прошла над нами, и, как только оказались над позициями духов – по ним открыли довольно сильный огонь из стрелкового и гранатометов (вертолеты шли на небольшой высоте). Они сразу взмыли вверх, отошли, развернулись и дали залп НУРСами по высоте. Насколько я помню, они сделали один заход и ушли, вообще. Погода не способствовала применению авиации, спасибо им, что отработали в таких условиях. С артиллерийской поддержкой тоже было не очень, дело в том, что наша полковая артиллерия 2С1 доставала только до н.п. Центорой, и то на пределе, до позиций боевиков на высоте не доставала вообще. Потом узнал, что артдивизион пришлось выдвигать на 3 км из расположения полка, прикрыв его блокпостами. Постепенно выявили основные позиции противника. Они охватывали нас полукольцом: основные позиции проходили по той высоте, на которую мы должны были встать. Эта высота ближним краем подходила к нам на 500 метров, дальним – на 1300 метров (основная сеть окопов на обратном скате) это правый фланг и фронт (от направления движения нашего отряда). Кроме того, миномет за школой в Центорое, тоже справа, немного сзади. На левом фланге – насыпная дорога и лес за ней, примерно 400-500 метров, там же, немного сзади, бетонный забор и 2 большие емкости за ним. Мне тогда казалось, что этот день никогда не кончится…
Перегрузили снаряды из немеханизированной укладки в автомат заряжания. Я сменил наводчика Саню Эбеля – он вывихнул плечевой сустав, только не помню, в какой момент. Короче, пытался вправить прямо в танке, положив руку на рамку выброса поддона, не получилось. Он вылез и лег на корму, благо огонь немного ослаб. Минут через 10 (все это условно, времени я не чувствовал) – садится на место командира. Я ему – ну что? Он говорит – сама на место встала. Мне очень повезло с личным составом, и я благодарен Богу, что мне, молодому лейтенанту довелось командовать и воевать с такими людьми. Спасибо им огромное за смелость и отвагу, за понимание меня, как командира, спасибо тем людям, которые готовили их к боевым действиям вЧечне (СибВО). Стреляли и водили отлично, была практически полная взаимозаменяемость в экипажах, даже мехводы стреляли и умели включать СУО, все были одного призыва, так что разногласий не было. Думаю, это одна из причин отсутствия потерь в этих боях, если не основная… Но я отвлекся…

Часть 2 - https://warfilosof.blogspot.com/2019/10/2.html?m=1

Воспоминания немецкого солдата

Осень 1941 года мы считали концом

войны, не зная, что для русских это только начало.

После Киевского сражения и Вязьмы, мы считали, что Советам уже не оправиться, осталось нанести удар в самое сердце и взять Москву.

Не могут же их силы быть бесконечны, если нам сейчас так безмерно тяжело, значит им ещё тяжелее.

Но "Мертвец" ожил и начал отчаянно отбиваться.

Я не знаю, чем они смазывали свое оружие и как прогревали свои двигатели, но у них все работало, всё функционировало и под Москвой они стали ещё злее.Мы так устали, так были истощены, дезориентированы, а порой и напуганы, что уже не понимали, перед нами просто сугроб или заваленный снегом танк русских, который может мгновенно взреветь двигателем и вырваться из под снега, неся уничтожение и смерть.

Мы не понимали, что это, уходящие солнечные лучи негреющего солнца или играет оптика русского снайпера, который уже берет кого то из нас на прицел. Мы дошли до крайней черты и стояли на пороге безумия.В брошенных и полусгоревших домах, мы поднимали оставленные теплые вещи, но они были заминированы и взрывались в наших руках, калеча осколками. По ночам местные жители, которых уже было не отличить от солдат, нападали на наши патрули, взрывали емкости с бензином и керосином, оставляя нас без последнего горючего.

Сутками ведя бои за безымянные деревни, высоты, лесные опушки и оборонительные линии,

теряя батальоны и целые полки, мы продвигались на километр или два, а потом отступали сразу на 5 или 10 назад. Ощущение безнадежности и бессилия царили в войсках, готовые перерасти в панику.Паника и неопределенность - это самое опасное и страшное на войне.

Долгая дорога к славе, обернулась долгой дорогой в Ад и небытие для очень многих из нас.

После отступления из под Москвы, нашу дивизию ждал ужас Демьянского выступа и котёл, в который мы там попали.фотоматериалы из открытых источников

До сих пор задую себе вопрос, если бы хватило сил и резервов на последний бросок и Москва была взята, закончили бы мы эту кровавую войну? Сильно сомневаюсь..."

Интервью с ветераном 33 ОБРОН

"ЕМУ ОТОРВАЛО ОБЕ НОГИ ВЫШЕ КОЛЕН. Я ЕГО ТАЩУ ЗА ШИВОРОТ, А ОН УЛЫБАЕТСЯ"

Интервью с ветераном 33 ОБРОН. Чечня,

2000-2002.

— Что привело вас в армию и как вы стали военным? Как проходила ваша служба на начальном этапе?

— В армию я попал как и большинство по призыву. Призывался в июне 2000 года. В то время уже шла 2-я Чеченская кампания. Я очень хотел попасть служить в Чечню. Помню как буквально за день до отправки встретили с другом свою учительницу. Она спросила нас, поступили ли мы учиться куда+нибудь и какие у нас планы. А мы ответили, что собираемся в Чечню. Она даже заплакала.

Когда попал в часть был в шоке. Ленинградская обл. п . Лебяжье . 33 ОБРОН. Морально и физически было очень тяжело. Никогда не забуду как бегали на полигон. Бежишь в строю и только видишь как товарищи в обморок падают, бросать нельзя, тащишь на себе вместе с оружием. Нагрузки были сумашедшие, кормили плохо. Дедовщина была. Я как-то после армии видел видео, если не ошибаюсь снято в 90 - х годах в Дивизии Дзержинского, как дембеля воспитывают молодых. У нас такое на каждом построении было, раз десять в день.

— Как вы попали на войну?

— В Чечню меня брать не хотели, моя мама одиночка и имеет проблемы со здоровьем. Она в часть приезжала, договорилась с командиром чтобы меня не брали. А так как девяносто процентов военнослужащих нашей части служили в Чечне, комбат меня и еще троих таких же бедолаг отправил на подсобное хозяйство. Откуда мы с земляком сбежали на третий день. Пацаны наши воевать поедут, а мы свиньям хвосты крутить. Не бывать этому. Комбат конечно покричал, но было видно, для понта. Я, говорит, за самовольное оставление места службы вас в Чечню отправлю . Вот юморист, нам это и нужно.

— Какие задачи вы выполняли?

Наш батальон в Чечне расплагался на блок постах, КПП и опорных пунктах. Зимой в горах, летом на дорогах. В горах намного тяжелее. Условия быта были ужасные, отсутствие света и воды. За водой и дровами нужно было топать несколько км, да еще в бронике с автоматом, пока дойдешь весь в поту, а еще обратно с ношей идти. Постоянно болела голова из-за кислородного голодания. Весь день как лошадь ломовая работаешь, а ночью на пост идешь, и попробуй только усни. Могут нохчи придти, тогда всем смерть, или свои увидят, изобьют так, что весь синий ходишь. У меня был случай как я уснул на посту. Просыпаюсь от того что мне сквозь веки яркий свет бьет. УСНУЛ. Я сразу оправдываться, я не спал, ведь точно помню что стоял и смотрел в бойницу. И вдруг раз, и меня уже будят. Выписали мне пару раз в душу, сказали: "Придешь с поста, добавим". Стою и понимаю, что уснул, а во сне мне снился сон, что я на посту стою. Видно от усталости нечеловеческой.

Пару раз я участвовал в зачистках сел, но на эту тему распостраняться не хотелось бы .

— Что вы можете рассказать о вашем тогдашнем противнике и его боевых качествах?

Когда я прибыл в Чечню боевики перешли от крупных боестолкновений к тактике партизанской войны. Большинство ребят гибли от различных фугасов и мин, иногда постреливали. На мой блок пост за 16 месяцев командировки нападали три раза , все нападения были благополучны отбиты. Характеристика тогдашнего боевика как бойца должен признать, высока. На тот момент они уже шесть лет воевали. Их результативность складывалась из трех вещей: знание местности, поддержка населения, ну и конечно местный менталитет, все таки это горцы, с малых лет с калашом и ножом .

— Как складывались отношения с местным населением? Брали ли вы местных в заложники? Как справлялись с проблемой незаконного оборота оружия? Знакомы ли вам случаи торговли боеприпасами с чеченцами?

— Местные люди удивляли очень часто. С одной стороны любой выход за пределы блок поста это спецоперация. Без ствола и техники в поддержку мы даже не высовывались. Только выехал куда то , все ты пружина , ловишь каждое движение. В любой момент можешь словить пулю или коробочка взлетит. Но вот приезжаешь за водой, и хозяин соседнего дома выходит и угощает тебя лавашом и курой, и можешь есть спокойно, не отравит. Это Кавказ .

Никого в заложники из местных не брали . Я даже такого не слышал, хотя не исключено, все зависит от обстоятельств.

Оружие и боеприпасы мы не продавали , могу заверить точно, по крайней мере срочники.

—  Как обстоял ваш быт на блокпостах?

На блокпостах быт был лучше чем в горах. Был свет, подвоз воды, кормили нормально. Плюс стоишь на дороге, а дорога это кормилица. Через местных доставали практически все. Алкоголь , наркотики, продукты, даже женщин предлагали из Дагестана привезти. И никогда не кидали, за что уважуха им.

На блоках вообще расслабуха, только на пост ходишь и все. Сам себя охраняешь. Был спортзал, турник, маленький телевизор черно-белый, магнитофон. До сей поры помню песню наизусть, "Я рисую белым мелом" называлась. Одна кассета была, группа "Пропаганда". Или сериал по телеку показывали про школьников, "Простые истины". Фишку ставишь на ротного, и смотришь его, забывая что сидишь в землянке. Я в актрису даже влюбился , Арнтгольц вроде фамилия.

Был один памятный эпизод в моей службе , Поехали мы как то в Бригаду , колонной за продуктами. И встретили с десяток наливников , это цистерны с бензином, тогда вся Чечня варила бензин. Стали их проверять, а у них документов никаких. Комбат приказал обыскать машины. Я с пулеметом в кустах лежу в прикрытии ,прибегает сапер ко мне, падает рядом. И заявляет:
— У меня деньги.
— Сколько?
— Не знаю, много. Пятихатки, сотни, полтинники.
Покажи, говорю. Достает пакет майку, а в нем пачку купюр новеньких, аж хрустят. Лежим дальше, мечтаем. А пачка внушительная. Подходит лейтеха, заявляет о пропаже денег, говорит местные жалуются. Не брали, говорим, прячем в мою РД-шку.
Везём их всех в Пом сдавать ментам. Приехали, с брони слезли, валяемся в теньке, курим. Вдруг смотрим, подъезжает колонна из черных тонированных джипов. Остановились недалеко. Выходят Ночхи. Ага, всё ясно что за птицы, еще недавно русских резали, а теперь союзники, кадыровцы. Тогда и словосочетания такого никто не знал. А сейчас )) С ними несколько старцев в папахах и бритый дядя в костюме. И то понятно кто такие, муллы и глава местной администрации. Приехали за деньги качать. В общем, пришлось отдать эти деньги, мы успели их сосчитать, что-то около лимона. Для срочника сумасшедшие деньги на то время, в 2001 году.

— Наркотики и алкоголь. Насколько много их употребляли солдаты и к каким последствиям это приводило?

— Лично я к алкоголю равнодушен, за всю службу я выпил три раза, из них только один раз действительно напился. Не знаю как где, у нас на заставе срочники практически не пили. Вот офицеры некоторые бухали. Был один, всю командировку пропил. Офицеры тогда на три месяца приезжали, я его несколько раз трезвым и помню. Уйдет к омоновцам и весь день с ними квасить​. Все углы нам в окопах обоссал. Под конец опомнился, надо, говорит, хоть пофоткаться, а то не поверят что на войне был. Нарядил меня и ещё пару колоритных парней по полной боевой и давай фотографироваться.

А вот с наркотиками все по другому , за тяжелые не знаю , а вот курили анашу все. У ментов помню в Автурах целый мешок стоял. Они нам отсыпали, не жалея. Офицеры, срочники, Омоновцы, Милиция, все употребляли. Не поголовно, но очень многие . Рядом с блокпостом росла полоса дички, я туда каждый день бегал.  Нарвешь пакет майку, бежишь обратно. Повар уже воду греет , молока наваришь и перед ужином полкружки бахнешь . Потом за живот держишься два часа от смеха. Золотые моменты.

— Случались ли на вашей памяти случаи небоевых потерь? По каким причинам они чаще всего происходили?

— Небоевые потери были, в процентах не скажу, но не мало. Лично в моем взводе застрелился парень, пустил себе пулю аккурат между глаз. Уснул на посту, его спалили, и он до конца смены не достоял, застрелился.

Основные причины небоевых потерь это нечеловеческие условия в которых мы служили, нужно обладать очень устойчивой психикой и морально волевыми качествами чтобы не сломаться. Ещё она причина — это устаревшая техника, с которой воевали. В нашей батарее разорвало миномет и два артиллериста погибли. Старые рации которыми, мы пользовались. Противник прослушивал весь радиоэфир, прекрасно зная о наших планах .

— Что было самым страшным для вас на войне?

— Самым страшным, что я видел там, был сапёр, который подорвался. Ему оторвало обе ноги выше колен. Я его тащу за шиворот, а он улыбается. Я после армии передачу видел его там показали, он жив остался. А вообще ужасов насмотрелся .

Расскажу один случай. Мне кажется он лучше всего покажет, что с людьми делает война. С нами служил контрактник Рома. Матерый вояка, на тот момент он имел несколько командировок и участие штурме Грозного. Мы стояли с Омоном на блок посту. У Омоновцев была маленькая, но очень злая собачка. Этот песик, себе на беду, укусил Рому. Рома приказал выкрасть собаку. Не знаю почему, но в первый день этого никто не делал. Я на тот момент был на особом положении, дружба с этим Ромой и мои физические данные позволяли мне не вдаваться в подобные мелочи. Расплата последовала незамедлительно. Ночью взвод подрывался по команде "к бою ", отжимался несколько тысяч раз, и получал прикладом. На следующий день собака была заманена и доставлена под суровый взгляд Ромы. А дальше началась экзекуция над собакой. Я никогда не забуду эту картину. Песик отправлен на дно зиндана, вокруг собралось большинство бойцов, и Рома с автомата отстреливает ей по очереди ей лапы. Я видел лица парней, маска жестокости и бешенства, жажда крови. После каждого попадания радостный гул, и визг собаки, в конце в зиндан брошена граната, кровавые ошметки по всей заставе. Вот тогда я понял насколько меняется психика у людей от нечеловеческих условий, в которых мы находились. Даже страдания маленького животного не вызвали в них ни грамма сочувствия .

— Как война повлияла на вашу карьеру и вас лично? Знакомо ли вам чувство фронтовой ностальгии? Что вы думали о войне тогда и как относитесь к ней сейчас?

— Служба очень сильно повлияла на меня, мама сказала мне что я стал другим человеком после армии. В какой то степени я думаю армия сломала мне жизнь, но я ни о чем не жалею, и если меня спросят хотел бы я повтора своей свой службы, то я отвечу да. Я не часто вспоминаю службу, все таки это не та вещь о которой можно говорить с людьми. У меня есть армейские друзья, с которыми я поддерживаю отношения, и при встрече мы в запой вспоминаем и рассказываем про службу. У меня есть около 200 фотографий оттуда, и иногда я достаю их, в одиночестве разглядываю . И вспоминается почему-то только хорошое, и хочется опять туда, где все просто и ясно, кто друг, а кто враг. Наверно это и есть фронтовая ностальгия.

Война это в первую очередь работа, тяжелая, изнурительная , изматывающая. Грязь, кровь, вши. Там научишься ценить мелочи которые не имеют ценности дома: это чистая кровать
, мамин обед, девушки. Война это грязь, одно из самых противных проявлений человечества .

— Каким должен быть, по-вашему, хороший солдат и хороший офицер?

— Может быть кому то мои слова покажутся смешными, но мне кажется, хороший солдат и офицер это человек чести. Особенно для офицера, честь и принципы превыше всего.

Ребятам, которые идут на войну, могу посоветовать не терять себя . Война это тяжелое испытание, и если вы пройдете его с достоинством, уважение к самому себе вы точно получите. Хотел бы ещё посоветовать заниматься единоборствами, ничто так не закаляет характер как эти виды спорта .

К сожалению, многих моих сослуживцев уже нет в живых, кто-то ушел сам, кому-то помогли. Кого жизнь подняла до небес, а кого ударила о самое дно. Сейчас нас, участников Чеченского конфликта стараются не вспоминать. Бывшие моджахеды теперь во власти, богатые и успешные, а я за 16 месяцев в окопах не получил даже значка. Ну и пусть, зато Честь Имею.

Интервьюер — [id105660555|Кирилл Макаров]

#Чечня@militargeschichte | #Воспоминания@militargeschichte | #Интервью@militargeschichte | #Синдром_войны@militargeschichte

О БЫТЕ И НРАВАХ РОССИЙСКИХ СОЛДАТ В ПЕРВОЙ ЧЕЧЕНСКОЙ

Из воспоминаний контрактника 166 бригады

Константина Камрукова

Ночь прошла спокойно. Лишь раз я проснулся от человеческого бормотания. Приподняв голову, увидел: в противоположном конце отсека, у окна, под люминесцентной лампой, полуприсев на подоконник мирно беседовали двое голых (!?) солдат.

При этом они были заняты каким-то странным делом - держали в руках обмундирование, низко склонив над ним головы, рассматривали ткань, ворошили её. Спросонок я не понял в чём дело. Педики что-ли? Потребовалось несколько секунд на то, чтобы вспомнить, где я нахожусь и тогда уже понять, чем занимались голые солдаты. Они искали бельевых вшей. Меня передёрнуло от отвращения и я перевернулся на другой бок.

20 января с утра нам удалось вызволить с гауптвахты экипаж БМП. Ребятам повезло. Охранники были чем-то заняты ночью и поэтому не отрабатывали на арестованных приёмы рукопашного боя, как это (судя по рассказам очевидцев) обычно делалось в Ханкале и Северном.

Кстати, содержание арестованных солдат в военно-полевых условиях, это весьма интересная но затемнённая часть жизни воинского контингента, расквартированного в Чечне в 1995-96 годах. Как я уже упоминал, в нашей бригаде нарушителей дисциплины и совершивших уголовные деяния сначала содержали просто в глубокой земляной яме, а после того, как обвалившимся грунтом раздавило одного контрактника, арестованных стали сажать то в бывшую трансформаторную будку (поставили нары, вот тебе и камера), то в обыкновенные грузовые железнодорожные контейнеры.

Так во втором батальоне имелся простенький железный контейнер трёхтонник, без всяких изысков, с небольшими отверстиями в виде решётки в верхней части одной из стенок, вырезанными сварочным аппаратом. Он использовался в виде изолятора на сутки-двое, для неумеренно пьющих солдат, отличающихся буйным нравом во хмелю. Закинули, пришёл в себя - выпустили.

А вот для тех, кто будучи трезвым пытался отстаивать свои законные права и тем самым разлагающе действовал на умы окружающих, имелся зиндан в рембате. То был железный куб, в который можно было плотно запихнуть в стоячем положении человек двадцать. Высотой этот куб был метра два с небольшим. Изюминка в том, что он был полностью врыт в землю. Попросту говоря, железный погреб.

Мне однажды довелось коротко побеседовать с содержавшимися там солдатами. Оказалось, что большинство из них, добивались положенных отпусков, но их под разными предлогами тормозили, затягивали оформление, "кормили завтраками". В ответ солдаты начинали не надлежащим образом исполнять свои обязанности, отказываться от работы и нарядов. Выражаясь гражданским языком (в армейском лексиконе нет такого термина), пытались бастовать. Но если даже на гражданке люди в России годами не могут добиться справедливости через суды, то в армейской среде слово "справедливость" звучит так же нелепо, как музыка Вивальди в свинарнике.

Тех, кто сидел за нарушение дисциплины, выводили на работы и через недельку- другую освобождали, а вот тех, кто сидел по уголовной тематике, никуда не выводили, они могли находиться под замком по два месяца, без возбуждения уголовного дела. Хотя это было вопиющим нарушением закона, но оно давало сидельцам шанс: если происшествие забывалось и заинтересованных лиц в поднятии шума не обнаруживалось, то виновников тихонечко выпускали и быстренько увольняли. И им хорошо - срок в лагере не мотать и бригаде выгодно - статистика не портится. Подозреваю, что подобные порядки существовали и в других воинских частях базировавшихся в Чечне.

Подтверждением может служить рассказ, человека непосредственно побывавшего в когтях военно-полевой юстиции. Звали его П. На гражданке, перед тем, как отправиться в Чечню, он работал следователем в прокуратуре. Имея соответствующие навыки и подготовку, он вскоре был откомандирован из нашей бригады в военную прокуратуру, базировавшуюся рядом с аэродромом "Северный". П задействовали и как специалиста и как посыльного.

Однажды ему поручили отвезти в какое-то подразделение экспертное заключение. В машине были только П и водитель. В дороге их ГАЗ-66 перевернулся. Когда П очнулся, ни водителя, ни автоматов в кабине не оказалось. П. благополучно добрался до ближайшей комендатуры, откуда его переправили обратно на "Северный". И тут его положение резко переменилось: из сотрудника военной прокуратуры он в одночасье стал подозреваемым.

Следователь не поверил честному рассказу П об обстоятельствах происшествия и выдвинул свою версию, согласно которой П. убил водителя, и намеревался с оружием перейти к Чеченцам. Хотя в эту смелую трактовку событий не вписывалась явка П. в комендатуру, с ним больше не стали разговаривать, а закинули на гауптвахту. Причём официально арест обосновывался — якобы нарушением формы одежды (данная беспредельная формулировка широко использовалась ещё в Советской Армии, когда за пять расстёгнутых пуговиц на куртке можно было схлопотать пять суток ареста). За своё "нарушение" П. отсидел на губе около полугода. Ему регулярно продлевали срок именно за нарушение формы одежды.

После такой передряги П. не утратил чувство юмора и рассказывая о перипетиях своего дела, смеясь говорил:

— У меня из всей формы-то остались одни трусы. Всё остальное истлело и изорвалось. Так что срок мне продлевали вполне обоснованно.

Гауптвахта на "Северном", по рассказу П., в то время представляла собой кузов грузовика, вместо тента решётка. Частенько туда набивали неимоверное количество арестованных, так, что все стояли, как в час пик в общественном транспорте.

П. закинули в эту клетку. В течение трёх дней интенсивно обрабатывали. Пьяные ОМОНовцы подвергали его зверским избиениям, отрабатывая на нём приёмы рукопашного боя. Кроме того, П. довелось узнать что чувствуют люди, во время пытки электрическим током, болтаясь в виде христианского распятия на стене. Он говорил:

— Ощущение такое, словно внутренности разрываются.

П. сильно повезло, так как в момент, когда мусора-изуверы хотели было подсоединить электрические провода к его половому органу, что-то отвлекло их внимание и они, будучи пьяными, забыли о своём намерении. Вначале П. недоумевал, за что над ним так издеваются? Но проанализировав происходящее и услышав обрывки фраз, он понял, что следователь не поверил рассказу П. и между делом попросил ОМОНовцев "поработать" с подопечным. Ну они и работали как умели - в своё удовольствие.

Как рассказывал П., он уже с радостью готов был подписать какие угодно обвинения и дать какие угодно показания, признаться в убийстве, которого не совершал, в измене Родине, о которой не помышлял (после такого обращения не грех и помыслить), но его не вызывали, не допрашивали и не предъявляли обвинений.

Через трое суток пытки прекратились. Оказалось: объявился водитель живой и здоровый. Но П. почему-то оставили под арестом. Скоро он превратился в старожила гауптвахты, был в некотором авторитете. П. рассказал, как однажды к ним на губу посадили двух срочников из какого-то спецподразделения МВД (кажется "Витязь"). Эти орлы ушли в самоволку, а их отряд в это время передислоцировался и они стали бесхозными. Парней закинули на губу. И не то, чтобы о них забыли, а просто они ни за кем не числились. Так бойцы просидели четыре месяца.

За это время один из них совершил, прямо на губе, акт мужеложства и против него возбудили уголовное дело. А второго через четыре месяца отпустили, поскольку прибыл новый начгуб и стал разбираться с «инвентарём» в своём хозяйстве. Под эту кампанию П. тоже восстановили в правах, оформили на него материал за утерю оружия и прекратили дело, вычтя стоимость автомата из денежного содержания. П. говорил, что он вышел из клетки дико обросшим, грязнущим, с когтями на руках и ногах, в лохмотьях.

В один день его помыли, подстригли, выдали новое обмундирование, сытно накормили и от этого внезапного преображения — из лагерной пылинки в человека, по словам самого П., он чуть было не сошёл с ума. Его вернули обратно в бригаду и он, не затаив зла, стал служить Родине дальше на должности огнемётчика, не унывая и сохраняя чувство юмора. Весной в горах, во время рейда в Веденский район при стычке с моджахедами, П. контузило от близкого гранатомётного разрыва. Но он отказался от эвакуации, остался в строю и у него появилась способность: во время курения пускать табачный дым через то ухо, в котором порвалась барабанная перепонка.

Нынче, когда доводится посмотреть по телевизору очередной документальный фильм, повествующий о зверствах чеченцев в отношении военнопленных, мне вспоминаются похождения П. и свои собственные наблюдения. Усмехаясь, думаю: "Пожалуй, русские-то зверюги будут покруче чеченских, хотя бы уже потому, что чеченцы измывались над чужаками, а русские совершали почти то же самое над своими соплеменниками".

В атаку без единого патрона

"ИМЕЛИ МЕСТО И ТАКИЕ СЛУЧАИ, КОГДА СОЛДАТЫ ПОШЛИ В КОНТРАТАКУ, НЕ ИМЕЯ НИ ЕДИНОГО ПАТРОНА В КАРАБИНАХ"

Из книги Хассо Стахова о боях под Ленинградом

"Образ бесстрашных гренадеров, со стальным лицом противостоящих превосходящему противнику, годится скорее для пропаганды ореола стойкости, но он далек от истины. Ведь совершенно очевидно, что у солдат случается истерика, наступает шок, их охватывает оцепенение, переходящее в панический ужас. Генерал Фриц Линдеманн вынужден был об этом поведать еще под Гайтолово. Тогда это были тревожные симптомы реакции на условия, превышающие возможности человеческого организма. Тогда такие случаи еще были единичными. Но мы знаем, что затем все чаще имели место паника и бегство, игнорирование приказов стоять до конца и открытое неповиновение. Неправда, что офицеры высокого ранга оставляли без внимания такие кризисные ситуации. Докладная записка генерала Томашки, командира 11-й пехотной дивизии, является примером того, каким тяжким грузом лежала на многих из них ответственность и какое внимание уделяли они заботе о личном составе. Хотя, правда, был также один из немецких генералов, командовавший на берегах Невы, который бойко рапортовал, что «будет и дальше сражаться, даже если для пропитания всей его дивизии потребуется лишь одна полевая кухня».

Имели место и такие случаи, как с одной из рот 18-го штурмового батальона, когда солдаты пошли в контратаку, не имея не единого патрона в карабинах, лишь примкнув штыки к ним. Но были ведь и целые батальоны, отступавшие с демонстративно открытыми пустыми подсумками и коробками для боеприпасов, где солдаты не обращали внимания на офицеров, орущих на них и проклинавших все на свете. Были также подразделения, разбегавшиеся в разные стороны при массированном артиллерийском обстреле. Эти картины заставляют с горькой усмешкой вспоминать бравые парады немецких полков на Центральной аллее Восток — Запад в Берлине. А тот, кто еще хранит в памяти грандиозные выступления советской военной элиты на Красной площади в Москве, с трудом может представить себе убегающих красноармейцев. Культ безгранично разрекламированного героя, стоявшего при любых обстоятельствах, подобно скале, был прекрасным в своей жути изобретением как Гитлера, так и Сталина. Гренадеры и красноармейцы знали намного лучше, как все обстояло на самом деле.

В журнале боевых действий 132-й пехотной дивизии мы читаем, к примеру, о группе солдат из соседней 1-й пехотной дивизии, которых ей придали после того, как были выведены из строя все командиры. Мы узнаем, как тридцать человек были собраны энергичным фельдфебелем, распределены сообразно их квалификации и отправлены на передовую. Но были выявлены также явно выраженные случаи «морального разложения личного состава». Двадцать человек воспротивились попыткам собрать их и разбежались. Все они «производили впечатление морально подавленных и опустившихся людей, у которых уже просматривались большевистские повадки». Что имеется в виду под «повадками», неясно, и, пожалуй, это можно обосновать бытующим в то время образом врага. На другой странице журнала говорится: «…столь малый боевой состав можно объяснить тем, что под воздействием продолжавшегося весь день артиллерийского обстрела солдаты небольшими группами отходили назад». Более понятным языком это можно выразить так: измотанные боями, смертельно усталые, измученные солдаты больше не в состоянии видеть, как гибнут их товарищи один за другим. У них не выдерживают нервы. Тот, кто однажды пережил жестокий артиллерийский обстрел, находясь в лесу, когда сверху сыплются осколки и нет никакой возможности укрыться от них, кто видел человеческие тела, из которых осколки, подобно птицам-стервятникам вырывают целые куски мяса, — этот человек быстро доходит до критического состояния, когда уже больше нет сил переносить такие моральные нагрузки.

В подобных ситуациях разгораются тлевшие до сего времени конфликты между командирами и подчиненными, которые полны решимости свести счеты со своими начальниками в суматохе боев. Образ унтер-офицера Химмельштосса существовал ведь во все времена (Э. М. Ремарк в романе «На западном фронте без перемен» изображает таким способом служаку, тиранившего своих подчиненных. — Ю. Л.). И когда новый офицер принимал командование, то старослужащие интересовались: «есть ли у него офицерский спортивный значок?», имея в виду «Железный крест 1-й степени». Или спрашивали, «не болит ли у него шея?», — подразумевая его стремление повесить на ленточке на грудь «Рыцарский крест». Командиры, мечтающие о славе, всегда несут с собой повышенный риск, а это уже означает возросшую опасность для здоровья и жизни подчиненных. Поэтому можно понять тех, кто клялся отомстить за своего друга, ставшего жертвой и погибшего из-за тщеславия начальника.

Одна из вдов описывает, как ее муж спустя десятилетия после окончания войны отказывался от участия в ветеранских встречах одной из дивизий «Северного фронта», так как предполагал встретить там своего бывшего хауптфельдфебеля. Он опасался, что потеряет самообладание и осуществит то, что раньше ему не удалось. Тогда он хотел его убить. Другая немка вспоминает: «Мой муж как-то в запальчивости резко ответил своему капитану. У офицера было туго с юмором, и он позаботился о том, чтобы моего мужа осудили и упекли в штрафную роту. Там он вынужден был валить лес в самых тяжелых условиях. Я была в отчаянии. Но затем получила от него письмо, написанное на бересте. Он сообщал, что наконец вновь может дышать спокойно под сенью зеленого леса, щебетанье птиц, а главное, больше не будет видеть ненавистное ему лицо! Мой муж впоследствии получил несколько боевых наград, став командиром, которого уважали и любили солдаты. Может быть, это произошло именно благодаря тому, что он почувствовал на себе, что означают подобные негодяи».

Но не эти мерзавцы определяют лицо группы армий «Север» и вооруженных сил в целом. Они существуют в любой системе общественных отношений, где соблюдается иерархия и зависимость одних людей от других. Среди любых слоев населения находятся те, кто безответственно используют свою власть независимо от того, где это происходит: в казарме, органах администрации, на заводе или в доме престарелых. У русских такие конфликты проявлялись в гораздо более острой форме из-за того, что в обществе перемешались представители различных народностей и языков, разного уровня образования и культуры, которые зачастую могли понимать лишь родную речь. Часть из них вообще была безграмотной. В таких условиях командовать или почти невозможно, либо приходится это делать самыми грубыми методами.

Потрепанная в боях 21-я пехотная дивизия крепко вцепилась в одну из последних синявинских позиций. Солдаты оборудуют свои окопы и опорные пункты, насколько им это позволяет делать непрекращающийся огонь и болотистая местность. Они надеются, что Духанов умерил свой аппетит после тяжелых потерь в последние недели и не станет атаковать этот участок. Они не знают, что советский генерал намерен закончить танец смерти боем в литавры, взяв штурмом последние немецкие бастионы.

Духанов пополнил личным составом 30-й гвардейский стрелковый корпус, вооружив почти все свои части автоматами и даже бронежилетами, так как ожидает ожесточенных боев с применением ручных гранат. Альмайер-Бек сообщает в хронике 21-й дивизии, что все командиры гвардейских стрелков до взвода включительно были обеспечены точными картами немецкой системы обороны. А для достижения полной внезапности гвардейцы должны были скрытно занять свои передовые траншеи лишь в ночь перед самой атакой. Тем самым устранялась опасность того, что немцы заранее могли быть предупреждены об операции русских через пленных или перебежчиков.

Тем временем позиции 21-й пехотной дивизии вновь были приведены в негодность артиллерийским огнем. В траншеях почти не осталось людей: один из батальонов имеет всего лишь 21 солдата на весь участок обороны шириной по фронту 800 метров. Никто не знает намерений противника. Но передовые артиллерийские наблюдатели и часовые нюхом чуют, что «там, на стороне „Ивана“, новые батареи пристреливают позиции. Может быть, предстоит новая атака?» Эти предположения доводятся до штаба дивизии. Однако начальник разведотделения отметает их, характеризуя это как проявление пессимизма. Немецкий 26-й армейский корпус знает ненамного больше и докладывает командованию 18-й армии: «В районе ответственности 21-й пехотной дивизии отмечается некоторое оживление противника у Синявинских высот». В конечном итоге артиллерийским службам сообщается об отсутствии признаков предстоящего наступления противника. Как это похоже на ситуацию, имевшую место год назад на Волхове в районе обороны 126-й и 215-й пехотных дивизий. Тогда в ответ на свой доклад они услышали: «Вам чудятся призраки!»

То, что происходит на следующий день, на языке солдат с мрачным юмором называется «нормальной катастрофой». Около 70 русских батарей и 40 «сталинских органов» начинают наводить ужас. Передовые роты 21-й пехотной дивизии уничтожены уже в самые ближайшие минуты, все виды связи нарушены. Русские самолеты-штурмовики обрушивают град бомб и снарядов на немецкие батареи и командные пункты. Командиры полков и штабные офицеры хватаются за пистолеты и автоматы, засовывают в карманы дополнительные магазины, услышав, что «иваны» начали прорыв. Связисты ставят гранаты на боевой взвод и кладут их рядом с аппаратурой в готовности взорвать ее, если не удастся вывезти рации в безопасное место. Санитары предусмотрительно кладут в сумки дополнительный перевязочный материал. Передовые артиллерийские наблюдатели уже погибли при первом же огневом налете, никто из них больше не выходит на связь. Артиллерия хочет открыть заградительный огонь, но не знает, куда ей стрелять. Густые фонтаны грязи застилают обзор. Отпускники, выздоравливающие солдаты, легкораненые, повара и обозники собираются воедино и под командованием офицера, только что доложившего о прибытии из отпуска, отправляются на передовую. А там уже образовываются большие прорехи, удобные для прорыва противника. Внезапно целые подразделения оказываются в тылу прорвавшихся русских. Немцы собирают раненых, занимают круговую оборону и возобновляют бой.

Вечером этого мрачного дня наконец-то стихают атаки 30-го гвардейского стрелкового корпуса. И мы вновь сталкиваемся с солдатами 225-й пехотной дивизии, которых уже видели, когда они прощались со своими женами в Данциге по пути из Франции в Северную Россию, а затем, замерзая под Погостьем, противостояли красноармейцам и их танкам. Здесь их вначале используют в качестве резерва, а затем внезапно поднимают по тревоге. Совершив 35-километровый марш, передовая группа 376-го гренадерского полка прибывает под Синявино. Основная часть дивизии и ее 333-й гренадерский полк находятся еще в пути. В суматохе боя измученные переходом солдаты не имеют возможности даже осмотреться на местности. Она им совершенно незнакома, также как и подъездные пути в этом районе. Но немцы должны уже переходить в атаку, и чем скорее, тем лучше. Практически уже созданы предпосылки к очередной кризисной ситуации. Солдаты пребывают в растерянности, многое им неясно. Им кажется, что огонь ведется со всех сторон. Но вот они видят, как падают их сослуживцы и командиры. Потери ужасны, а атака захлебывается. Кто в этом аду в состоянии еще раз подняться и броситься навстречу врагу?

Командир 21-й пехотной дивизии разочарован, а затем вообще приходит в ярость. Он устраивает безжалостный разнос командиру 376-го гренадерского полка. Очевидцы случившегося подливают масла в огонь и утверждают, что полку просто требовалось после эффективного артиллерийского огня «перейти в контратаку в нужный момент с тем, чтобы отбросить противника». Ошибочные суждения, которые показывают, что нервы сдали не только у гренадеров 376-го полка. Альмайер-Бек находит слова своего командира дивизии слишком жесткими. Поэтому он приводит также высказывание командира одной из рот 21-й пехотной дивизии, будущего бригадного генерала Херцберга. Но и тот придерживается мнения, что солдаты 376-го полка не справились с внезапно выпавшими на них чрезмерными нагрузками. Они прибыли сюда из сравнительно «благополучного мира».

Херцберг пишет: «Болотный дух, перемешанный со стойким и сладковатым запахом трупного гниения, особенно чувствовался при жаркой погоде уходящего лета. И все это на фоне искромсанных деревьев, заполненных водой огромных воронок, своими размерами напоминающими деревенские пруды, а также на фоне земли, перемешанной с грязью, неразорвавшихся снарядов крупного калибра, полета трассирующих пуль и лежащих вокруг деревьев. Все это требовало присутствия солдат с крепкими нервами, которые могли бы сразу же свыкнуться со столь ужасными картинами, сохранив при этом холодную голову. Для этого необходимо было… притупление чувств, еще не свойственное этому полку. Несколько минут солдаты пребывали в нерешительности, а потом бросились бежать прочь, прямо под заградительный огонь». Так повествует об этом старый солдат. Чувствуется, как сильно держат его в своей власти подобные картины. Вообще мнение о том, что люди действительно могут привыкнуть к подобным ситуациям, чаще всего оспариваются теми, кто сам все это пережил. Когда-то все же наступает момент, при котором подобные нагрузки становятся невыносимыми. Часто первым признаком этого становится равнодушие, в результате чего у солдата притупляются все чувства. Он ведет себя так, как будто находится в состоянии транса и, в конечном итоге, легко превращается в жертву."

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЧЕЧНЮ

Из воспоминаний контрактника 166 бригады

Константина Камрукова о первых днях на войне

18 августа [1995], после завтрака, всех убывающих, построили на плацу. Набралось человек 250-300 (пришедших с гражданки и добровольцев срочников ).

Выдали алюминиевые жетоны овальной формы с личными номерами. В 11 часов это войско битком утрамбовалось в "Уралы" и по холодку, в сопровождении машин ВАИ и ГАЙ, с сиренами и проблесковыми маячками, колонна двинулась на военный аэродром вблизи города. Перед въездом на аэродром почему-то остановилась и простояли около двух часов. Вот тут началась вакханалия.

У ворот аэродрома стояло несколько коммерческих киосков торговавших спиртным. И контрактники, несмотря на препятствия, чинимые офицерами, стали пробираться к этим киоскам и целыми рюкзаками покупать водку. Несколько пакетов и баулов с водкой были разбиты офицерами тут же на дороге об асфальт. Сидевший рядом со мной контрактник намётанным глазом подсчитал, что водки было разбито примерно на 2-2,5 миллиона рублей. Спиртное, которое удалось пронести к грузовикам, большей частью было выпито на месте и воинство начало постепенно хмелеть. Перед самой посадкой всем выдали по 100 тысяч рублей.

Нас ожидали два Ил-76, десантный вариант - с двумя палубами. Толкаясь и матерясь, полупьяное войско с баулами и вещевыми мешками плотно набилось в самолеты. Перед запуском двигателей лётчики по громкоговорителю объявили, что курить в салоне запрещено, поскольку кругом трубопроводы с кислородом и керосином и от одной искры всё может взорваться. С диким грохотом и ревом заработали турбины. Взлетели. Наш путь лежал на Моздок. До него было около трех часов лёту.

Первые минут тридцать прошли нормально. Но затем воины стали допивать купленную перед посадкой водку и часть из них окосела в конец. А тут ещё многим захотелось по малой нужде. Наверное, когда проектировали десантный вариант самолётов Ил-76, решили, что для пушечного мяса туалет - это слишком жирно. Некоторые стали пробираться в хвостовую часть и справлять нужду прямо на палубу. А она там имеет наклон, из-за этого моча потекла под лежащие вещи и под сидящих на полу солдат. Грохот турбин, дикая ругань, вонь растекающейся мочи, теснота и духота в салоне, всё это больше походило на палату для буйно помешанных в сумасшедшем доме.

Чуть погодя догадались справлять нужду в пустые пластиковые 1,5 литровые бутылки из-под газировки и обстановка немного разрядилась. Но тут один из пьяных, проигнорировав запрет на курение - закурил. Половина бойцов, пытаясь перекрыть рёв турбин, начала на него дико свистеть и орать. Кто-то вмазал курильщику по зубам, завязалась короткая драка. В это же время другой пьяный решил справить большую нужду. Он наверное забыл где находится, пробрался в хвост самолета и принялся дергать за все подряд рукоятки и рычаги. Теперь стали орать и свистеть на него. Ближе к концу полёта, со второй палубы, к нам на первую, прямо на головы потекли струйки какой-то мутной жидкости, то ли конденсата, то ли мочи. Опять поднялся гвалт, свист.

Наконец-то долгожданный удар колёс о взлётную полосу, тряский пробег и томительная рулёжка. При первом толчке бутылки с мочой попадали и разлились. Хвостовые створки медленно раскрылись и в лицо хлынул горячий сухой воздух Северного Кавказа. То был военный аэродром в Моздоке, основной перевалочный пункт для войск отправляемых в Чечню. Хмельная ватага, нагруженная баулами, повалила на бетонку из утроб лайнеров. Некоторых, упившихся до бесчувствия контрактников, товарищи выволакивали держа под руки. Вещи этих субъектов, оставшиеся без присмотра, тут же уворовывались однополчанами, для дальнейшей конвертации их в спиртосодержащие жидкости. Немного очухавшись, пострадавшие, компенсируя потери, стали воровать вещевые мешки у других зазевавшихся солдат.

Какое-то время мы все были предоставлены самим себе. Команд не поступало. Наконец нас построили, проверили по спискам и сказали ждать вертолётов, которые с минуту на минуту прилетят и повезут нас в Чечню. Время было уже около 20 часов, начало смеркаться. До полной темноты мы доверчиво ждали обещанных вертолётов. В полночь стало ясно - все передвижения будут только утром.

Метрах в 60-70 от бетонки был расположен палаточный городок местной воинской части. По периметру он был огорожен маскировочной сетью. Наш отряд расположился на траве, недалеко от этого подразделения. Старались держаться теми же группами, которыми призывались. Поужинали. Еда состояла из одной трёхсотграммовой баночкой каши с тушёнкой на троих. Стали укладываться на ночёвку. Я развернул плащ-палатку, надел бушлат и завалился спать.

В кромешной темноте южной ночи бродили отдельные тени, спотыкаясь о лежащих, предлагали сброситься на покупку выпивки. Другие призраки интересовались, где можно купить спиртное, растворялись в сумраке, возвращались, позвякивая бутылками — усугубляли. Вдалеке в ночную мглу изредка взлетали осветительные ракеты. Вероятнее всего их запускали боевые охранения аэродрома. О чем думалось в тот час, за давностью лет уже не помню. Лежавший рядом контрактник тоже маялся бессонницей. Ни к кому не обращаясь, он задал в темноту риторический вопрос:
— На кой черт я поперся в эту Чечню? Сменял чистую мягкую постель с теплой женой под боком на это поле.

Ему никто не ответил. Через год, когда бригаду вывели к месту постоянной дислокации в г.Тверь, я случайно вновь встретился с тем парнем у нас в части. Он снова оформлялся в Чечню, в 205-ую бригаду, так как не смог найти себе работу на гражданке. Ночью приземлился ещё один борт — средних размеров турбомоторный Ан с контрактниками, наверное из другого военного округа.

Наступило утро 19-го августа. До часу дня сидели, лежали на траве под палящим солнцем, маялись от безделья. Разговаривали, жевали перловку из консервных банок и пропивали остатки денег. Температура воздуха поднялась примерно под 35 градусов. День был ослепительно солнечный, в бездонном голубом небе ни облачка. Наконец-то в обед прилетел вертолет Ми-26 (в солдатской среде именуемый Коровой), в нём спокойно помещается "КамАЗ". Он забрал первую партию контрактников и улетел. Около 14-ти часов настал наша очередь. Улетали последними. Набились в вертушку, как селёдки в бочку, кажется человек 140 с вещами (обычно Ми-26 берёт по 120 человек). Взлетели. Минуту повисели в воздухе и сели на том же аэродроме, но в поле, километрах в двух от бетонки. Обнаружились какие-то неполадки в механизмах. Час сидели возле вертолета, потом побрели по рытвинам и ухабам, неся тяжелые сумки и рюкзаки обратно на взлетку.

Часов в пять вечера мы всё-таки прибыли в Чечню. С Моздока до Ханкалы на вертушке лететь меньше получаса. При подлёте к Ханкале, когда машина совершала посадочные манёвры и наклонялась то в одну, то в другую сторону, мне удалось посмотреть в иллюминатор. Над Чечнёй стояла высокая плотная облачность, было пасмурно. Внизу ни травинки, ни кустика, лишь вытоптанная, высушенная, плоская безликая равнина, немного темнее, чем небо над ней. Кое-где вкопанные по башни БМП. Густой шлейф пыли поднимался за одиноко спешащим куда-то БТРом.

Первое, что бросилось в глаза, когда мы ступили на землю Чечни - очень демократичное отношение военнослужащих к форме одежды. Все ходили кому в чем удобно: кто-то в одних трусах, другие в штанах и с голым торсом, некоторые в майках, но у всех при этом были автоматы (без порток, но в шляпе). Где-то вдалеке слышались глухие разрывы. Местные мне пояснили, что эти звуки доносятся с полигона. Над аэродромом ходила каруселью пара вертолётов Ми-24. Сновали туда-сюда БТРы и БМП. К нашей братве подошли двое полуголых солдат в шлёпанцах и стали о чем-то таинственно шептаться. Предлагали анашу. Но нашим парням нужна была только водка; провинциальные жители России к анаше непривычные.

Хотя я уже стоял на чеченской земле и со всех сторон был окружён военной атрибутикой, но всё еще не мог проникнуться мыслью, что нахожусь на войне. Пару часов ожидания. Построение. Нас ведут к прибывшим грузовикам. И вот только когда я увидел висящие на дверях кабин бронежилеты, тогда до меня вдруг отчётливо дошло, что здесь всё серьёзно - здесь убивают.

Расселись вдоль бортов, в открытых кузовах трехмостовых "Уралов" и "Зилов". Переваливаясь с ухаба на ухаб, громыхая и скрипя деревянными кузовами, густо пыля, колонна поползла к выезду с базы.

Проехали мимо нескольких застав боевого охранения аэродрома, которые представляли из себя врытые в землю БМП, рядом слепленные из камней и обломков досок утлые лачуги с бойницами. Запомнился солдатик одной из застав, судя по внешнему виду — срочник: по пояс голый, тощий, черный от грязи и загара, в драных штанах и коротких стоптанных сапогах. Он стоял с безвольно опущенными руками, сутулясь, словно живое олицетворение понятий — „безнадёга”, „безысходность”, и смотрел на нас отсутствующим взглядом. Другие служивые на заставах были сходной внешности, также тупо и равнодушно глядели на клубы пыли, идущие на них от колонны, не пытаясь ни отвернуться, ни хоть как-то заслониться. Мысленно отметил - такой армии по российскому телевидению не показывали.

Но через несколько минут, на выезде из Ханкалы, я увидел совершенно другую армию. Там нас ждали разведчики на нескольких БМП, чтобы принять колонну для сопровождения. Лихие ребята, в летних маскхалатах, обутые в кроссовки и кеды. Разгрузки на них до отказа были забиты автоматными магазинами, гранатами, сигнальными ракетами, дымовыми шашками, почти у всех на автоматах подствольные гранатомёты. Их БМП встали в голове, средине и конце колонны. Когда движение началось, защищаясь от жуткой пылюки, разведчики натянули на лица до глаз черные косынки, как ковбои в американских вестернах или грабители банков в боевиках. В таком виде они были похожи на крутых солдат удачи, которым любое море по колено. Подобные картинки мне были в диковинку. За десять лет до этого, когда я служил срочную, о таком внешнем виде солдат (тогда ещё советских), нельзя было даже подумать. Одень я на себя тогда нечто подобное - сгнил бы на гауптвахте.

Часов в семь вечера наша колонна выехала из Ханкалы. Сначала двигались окраинами Грозного, по пустой автомобильной дороге. Спускавшиеся сумерки, отсутствие людей, руины зданий вызывали тягостное ощущение смутной тревоги.

Свернули в поселок Пригородный. В нём с одной стороны от дороги тянулись кирпичные пятиэтажки, с другой постройки частного сектора с палисадниками. При нашем появлении из домов на улицу выбежало много ребятишек. Они что-то кричали и размахивали руками. Было не понятно, посылают они нам проклятия или просто так развлекаются. Из многих окон и с балконов на нас смотрели взрослые люди.

Взгляды их были спокойны, глаза не выражали каких-либо чувств. На многих домах остались следы от обстрелов: некоторые окна зияли черными провалами пожаров, в стенах виднелись отверстия от снарядов, во всех домах окна были без стёкол. Из одного такого окна две молоденькие чеченки улыбаясь, махали солдатам руками. Некоторые наши бойцы ответили им тем же.

Рядом со мной на скамье сидел контрактник, на вид лет 35-37.Он мне стал рассказывать случай, как в Афганистане их колонна попала в засаду, они, солдаты, сидели в кузовах, как и мы - облокотившись спиной на борта. В таком положении увеличивается шанс словить пулю, при обстреле машины с обочины. В том бою пуля попала рассказчику в спину. Безопаснее сидеть лицом или спиной к кабине водителя. Я согласился с замечанием коллеги и сказал, что это очень ценный боевой опыт, только жаль, что он передаётся лишь путем устной традиции. Не прошло и минуты после нашего разговора, я повернул голову влево, чтобы посмотреть вперёд на дорогу. В этот момент сильнейший удар пришёлся мне в левый висок. Голова мотнулась в сторону, я обхватил её ладонями и резко пригнулся к коленям. В мозгах зазвенело и сверкнуло три коротких мысли:

„Пуля! Снайпер! Смерть!” — потом бешеной круговертью завертелись слова запоздалого прозрения, — „Вот оказывается как она выглядит-то — Смерть. И надо же, кругом столько народа, а убили именно меня! Ну почему мне так не повезло?! Так глупо погибнуть! Даже не успел доехать до части! Зря я попёрся в Чечню, эх, дурак я дурак!” — Этот рой мыслей пронёсся в голове за 1-2 секунды. Но вдруг мне подумалось: „Если это пуля, теоретически мыслей в мозгах возникать не должно — извилины приходят в негодность.”

Тут же взглянул на ладонь закрывшую висок. Крови не было!!! С плеч свалился Эверест, я испытал величайшее облегчение!!!

Оказалось, что мне в голову угодил камень-голыш овальной формы 8 на 6 сантиметров в диаметре (чуть меньше ладони), толщиной около одного сантиметра. Да-а-а, поверни я голову чуть левее, а камень пролети чуть ниже и у моего левого глаза определенно возникли бы проблемы. Но всё обошлось. Можно сказать, там, в кузове, я получил боевое крещение. Отскочив от моей головы, каменный блин слегка задел по челюсти ещё одного контрактника и упал в кузов машины. Это "приветствие от чеченского народа" я взял себе на память, не просто в виде сувенира, а как предмет, благодаря которому я испытал момент истины. Он помог мне отчётливо осознаёшь нечто, чего я раньше не понимал, не замечал.

Моменты истины в обычной гражданской жизни бывают весьма редко. Иногда требуются десятки лет, для того, чтобы один раз испытать это состояние. У Льва Толстого в финале "Анны Карениной" дается очень хорошее описание момента истины, когда Анну уже начинают давить колёса поезда, она вдруг понимает, что поступила ошибочно. „ ... И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. " Где я? Что я делаю? Зачем?" Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло её в голову и потащило за спину. "Господи, прости мне всё!" - проговорила она, чувствуя невозможность борьбы...”

В Чечне мне посчастливилось дважды испытать момент истины. Второй раз это случилось 22 мая 1996 года на безымянной высоте под Бамутом, на линии огневого соприкосновения с противником. Но об этом пойдет речь ниже.

Что интересно, на месте удара не осталось никаких следов - ни царапины, ни припухлости.

Афганец и ещё один контрактник, с потрёпанным лицом, увидев такое дело — что уже прямо сейчас запросто можно получить сотрясение мозга, тут же сползли на дно кузова и легли на баулы. Я присоединился к ним. После удара окружающая действительность стала казаться ужасно враждебной. Безлюдная дорога, безмолвные, покрытые пылью придорожные деревья и кусты, небо затянутое тучами серо-свинцового цвета - воспринимались, как бесконечно чужие и рождали гнетущую тревогу.

От мрачных размышлений отвлекал боевой вид разведчиков, БМП которых двигалось следом за нашим грузовиком. Часть разведчиков смотрело вправо, часть влево, держа наизготовку автоматы. На крутом поворотов шоссе механик-водитель БМП не сбросил скорость и машину швырнуло сначала к одной обочине, потом сразу к противоположной. Видать водила привык больше ездить по грунту, чем по асфальту. В одном месте навстречу колонне попался одинокий чеченский грузовик. Он почему-то не остановился в ожидании прохода техники. Ехавшая за нами БМП до этого момента держалась на осевой линии дороги, но заметив грузовик-нарушитель, выехала на встречную полосу и, дав форсаж, попёрла в лобовую атаку на чеченца. Тот сразу всё понял, съехал на обочину и почтительно остановился, положив руки на руль, чтобы их было видно. Когда БМП проскакивало рядом с грузовиком, сидевший на башне разведчик сделал водителю оскорбительный жест (позаимствованный из американских боевиков): зверски оскалившись, оттопырив средний палец, махнул рукой снизу вверх. Со стороны это выглядело весьма круто: на войне — как на войне. Если смысл жеста описать словами, то можно загреметь под статью уголовного кодекса, за разжигание межнациональной вражды.

В 1996-ом году, в подобных ситуациях военные поступали уже более радикально: не размахивали руками, а просто стреляли из автоматов в землю, перед бамперами машин неучтивых водителей. Часа через полтора езды, в сгущающихся сумерках остановились в чистом поле. Кругом возвышались земляные холмы от свежевырытых капониров. То были угодья сельскохозяйственного предприятия " Кавказ " в 4,5 километрах к юго-западу от райцентра Шали. В этих местах, в 19-ом веке воевал с чеченцами М.Ю. Лермонтов. Теперь и мне довелось побывать.

Пушечное мясо

В эпоху массовых войн презрение к жизням своих сограждан – это общая черта военно-политического руководства во всех странах.

Вот что пишет британский историк Лиддел Гарт о битве на Сомме (из книги «Правда о Первой мировой»):

"1916 год знаменателен как год, когда искусство пехотной атаки упало наиболее низко. 1916 год возродил из-за формализма и отсутствия всякой способности к маневру боевые порядки, которые были под стать XVIII веку. Батальоны атаковали четырьмя или восемью волнами, каждая на расстоянии не более 100 м одна от другой. Люди в каждой волне шли плечом к плечу в симметричном и хорошо выдержанном равнении. Их учили наступать спокойно во весь рост, медленным шагом, держа винтовки наперевес, т. е. наступать так, чтобы как можно сильнее бросаться в глаза противнику. Это было полное подражание пехотным "автоматам" времен Фридриха - с той лишь разницей, что наступление не велось уже больше против ружей, обладающих действительностью огня только на 100 м. Неудивительно поэтому, что к ночи 1 июля многие батальоны не насчитывали и сотни бойцов. Хейг приказал применять методы действий германцев под Верденом: раньше чем под удар попадет главная масса пехоты, сильные дозоры должны нащупывать пути и проверять результаты артиллерийской подготовки. Но начальник его штаба Киггель, несмотря на это, приказал наступать "волнами". И лишь когда волны были разбиты огнем противника, британцы получили возможность атаковать.

Дело в том, что человеческая природа и первобытные инстинкты восстали против указанной свыше тактики. Наиболее предприимчивые и менее запуганные бойцы, уцелевшие во время всей этой передряги, стали образовывать маленькие группки. Обычно каждой такой группкой руководил импровизированный "командир". И группки эти пробирались вперед короткими скачками, переползая от одной воронки к другой, прокрадываясь мимо пулеметов противника и обтекая их, часто продвигаясь таким образом даже на значительную глубину и неся сравнительно небольшие потери.

Хотя 1 июля и оказалось военным поражением, оно стало героическим эпосом - и, что еще лучше, доказало высокое моральное качество новых британских армий. Принеся великую жертву войне, они подверглись наиболее жестокому и кровавому испытанию, но вышли из него не потрясенными. Эти бывшие штатские выдерживали такой процент потерь, который не в состоянии была вынести ни одна профессиональная армия прошлых войн, не потеряв при этом своей боеспособности. И они продолжали в течение пяти месяцев столь же ожесточенную и тяжелую борьбу. Опыт усовершенствовал их тактику действий, руководство старшего командования улучшилось, но ничто из последующих подвигов не могло превзойти высокий моральный уровень, показанный этими войсками 1 июля. В течение всего этого дня маленькие группки британцев выходили из залитых кровью окопов и шли к "ничьей земле". Только некоторые успевали вылезти из окопов, другие же вообще никогда не пересекли этой безобидной зеленой лужайки, многие погибли на проволоке врага, многим пришлось вернуться назад".

Британцы потеряли в этой битве 420 тыс. человек. Если она, формально, считается победой Антанты, то, конечно, не из-за этих первых «психических атак», а из-за более продвинутой тактики, которую союзники стали применять впоследствии. Причем какого-то глобального стратегического смысла в этой «битве» не было, это был просто обмен потерями в рамках стратегии взаимного истощения. 

Выжившие солдаты наверняка сделали очень скептические выводы о талантах своего военного руководства. Сам же Лиддел Гарт далее говорит: "бунты и восстания 1917 года должны были доказать, что бездарность генералов и свобода их в обращении с человеческими жизнями являются наиболее действенными факторами в деле подрыва дисциплины в армии.

"Войска устали от того, что их без всяких видимых результатов непрерывно бросали на колючую проволоку и пулеметы противника.

Во французских армиях возникли мятежи, обостренные еще недовольством войск и всякими служебными неполадками. Беспорядки охватили ни много ни мало 16 корпусов. Впервые пламя восстания вспыхнуло 3 мая в одном из полков 2-й колониальной дивизии. Хотя оно почти мгновенно было затушено, однако вскоре широко распространилось. Восстание проходило под лозунгами: «Мы будем защищать окопы, но не хотим атаковать», «Мы не так глупы, чтобы идти на пулеметы!»

Тот факт, что восстание всегда вспыхивало тогда, когда войска получали приказ идти в атаку, является лучшим доказательством, что действительными причинами мятежей были недоверие и отвращение к своим командирам, а не разлагающая пропаганда. Значительным явлением было и то, что случаи дезертирства во французской армии возросли с 509 в 1914 году до 21 174 в 1917 году.

Беспорядки оказались настолько серьезны и так широко распространились, что, по словам военного министра, на фронте в Шампани можно было положиться только на две дивизии, а местами окопы были почти совершенно пусты.

Положение спас генерал Петэн, а средством, которым он для этого воспользовался, было изменение политики в сторону большего внимания к психологии бойца. 28 февраля правительство назначило его начальником Генерального штаба как сдерживающее начало против опрометчивого и безрассудного наступления, проводимого Нивелем. 15 мая правительство пошло на более разумный и более честный шаг, назначив Петэна на место Нивеля. В течение месяца он разъезжал по фронту на автомобиле, побывав почти в каждой дивизии, уговаривая как офицеров, так и солдат громко высказывать все свои жалобы, все что у них наболело. Ведя себя ласково, но не заискивая, он располагал к себе и внушал доверие к своим обещаниям.

Несение службы в окопах было упорядочено и уравнено; обеспечена была равномерность смены частей и улучшены были лагеря, где отдыхали сменившиеся войска. Не прошло и месяца, как спокойствие было восстановлено ценой всего 23 расстрелов, хотя больше сотни вожаков мятежей были отправлены в колонии.

Но хотя французская армия и выздоравливала, Петэну все еще оставалось возродить ее боеспособность и уверенность в своих силах. Для этого он в первую очередь реорганизовал подготовку войск и изменил тактику, положив в ее основу принцип, что огонь должен экономить живую силу."